В Москве, по официальным данным, живут 14 тыс. бездомных. В пандемию их смертность выросла в десятки раз: в 2020 году на улице умерло более 5,5 тыс. человек. Особенно уязвимы пожилые и больные. Как им помочь и почему в Москве закрывается благотворительный приют для пожилых людей, оказавшихся на улице, выясняла спецкор “Ъ” Ольга Алленова.
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
«Здесь-то был рай, о котором только мечтать»
На двери бывшего хостела висит табличка «Закрыто», но дверь распахивается и на улицу выходит пожилой человек с окладистой седой бородой. Увидев нас, улыбается, а спустя минуту уже рассказывает: «Я с Кавказа приехал, из Тбилиси. У нас там тепло. «Тбили» значит «теплый». Я давно приехал сюда. В 1993-м. Это сколько лет уже?» Его зовут Павел, он живет в приюте для бездомных с апреля 2020 года.
— Павел Давидович до сих пор без российского паспорта живет,— рассказывает руководитель благотворительной организации «Дом друзей» Лана Журкина.— Он подвизался в какой-то церкви в Подмосковье, а как началась пандемия, его взяла к себе пожить неравнодушная женщина: поселила в бытовке на своем дачном участке. Но он у нее недолго продержался: холодно, голодно. Она переживала, сама нам позвонила и попросила забрать его.
Приехав в Россию в начале 1990-х годов, Павел женился, а спустя несколько лет расстался с женой. Свой советский паспорт он потерял много лет назад, с тех пор живет чужой милостью.
— Наш юрист помогал ему: подали на восстановление документов и гражданства, прождали полгода — никакого ответа,— продолжает Лана.— Стали выяснять: оказалось, что правоохранительные органы не могут установить его личность. Нашли его жену, опросили, но она ошиблась в дате его рождения, и полиция решила, что это другой человек. Хотя у него есть при себе удостоверение ликвидатора чернобыльской аварии, но этого мало для установления личности. В итоге пришлось начинать все сначала. Он ездил к бывшей жене, сидел у нее под дверью. Нашли их свидетельство о браке, снова подали документы.
— Надеюсь, теперь лед тронется,— улыбается Павел.
— Наша страна очень неохотно признает своих граждан,— рассуждает Лана.— У нас каждый второй пожилой бездомный — с утерянным советским паспортом, и они проходят все круги ада, чтобы восстановить гражданство. Без поддержки людям это не под силу. Ну это же была одна страна — неужели нельзя упростить такие процедуры?
В конце августа приют в этом хостеле закроется: на его аренду у Журкиной нет денег. Бизнес, который помогал оплачивать аренду хостела под приют, ушел из России.
Павел Давидович поедет в Подольский район присматривать за чужой дачей. «Я просила его не теряться, быть на связи. Если появятся деньги, мы откроем новый приют, заберем его обратно»,— говорит Лана. (Пока материал готовился к публикации, Павел получил временное удостоверение личности, в сентябре получит паспорт гражданина РФ и сможет оформить пенсию по возрасту. Так в 82 года он стал наконец видимым для государства.)
Более 20 лет Павел прожил без гражданства и паспорта
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
В хостеле сейчас остались 12 человек — им совсем некуда идти. Половина жильцов уже съехала: в основном людей возвращали в их семьи.
— Я буквально наступила на горло родственникам, чтобы они забирали своих бабушек и дедушек,— говорит Лана.— У нас были тут и такие жильцы.
— А если родственники их обижать начнут? — спрашиваю я.— Или вообще выгонят на улицу?
— Эти люди прописаны в своих квартирах, и мы ставим соцслужбы в известность о том, что есть такая семья и там живет такой человек. Конечно, если в семье было насилие, мы туда человека не отдадим. Одну женщину внучка просила подержать пару месяцев, пока она ремонт делает, а эти два месяца затянулись на год. У другой квартира такая захламленная, что соседи пожаловались властям — те хотели ее в ПНИ отправить, но мы отбили. Вычистили квартиру, дали ей туда самую необходимую мебель, соцработник будет ее курировать, ну и мы тоже.
Еще одного жильца приюта устроили в чужую семью — его историю Лана рассказывает с особенной гордостью.
Благотворительные фонды сообщают о росте числа подопечных с начала специальной операции
— Это наш Сергей Михайлович,— она показывает в телефоне фотографию худого, изможденного мужчины.— Он пришел к нам в жутком состоянии. Видите бинтик через плечо? На нем держалась банка из-под колы, а в эту банку выходила цитостома (дренажная трубка из мочевого пузыря.— “Ъ”). Жил он то на улице, то в рабочих домах (приютах, где за ночлег люди должны работать на хозяев.— “Ъ”). Про себя говорил: «Я человек пропащий, алкоголик, игроман, сидел за наркотики». Мы ему восстановили паспорт, направили на лечение, цитостому убрали, сделали протезирование зубов за счет одного нашего благотворителя. Пить он давно бросил. Даже с сестрой родной помирился. Она его видеть не хотела, когда мы ей позвонили. Надо было подтвердить его личность, мы несколько дней сестру уговаривали приехать в МФЦ. Она согласилась, только когда мы пообещали, что к ней в квартиру мы его заселять не будем. В МФЦ он перед ней на колени встал, прощенья просил, там все плакали. А сейчас его забрала к себе одна православная семья. Он человек очень интересный, душа компании.
Мы идем по коридору — справа и слева одинаковые двери. Лана стучит в одну из них. Внутри четыре железные двухъярусные кровати — владелец хостела оставил тут всю мебель, но арендаторы не заселяли комнаты под завязку. «На втором этаже у нас никто не спал, в комнате было максимум три-четыре человека»,— говорит моя спутница. В некоторых комнатах даже поменяли кровати на деревянные, уже без второго яруса.
За столом у окна сидит женщина. Ее зовут Люба. Перед ней толстый книжный том. На стене висит бумажная православная икона. Возле стены стоят чемоданы.
— Куда вы отсюда поедете? — спрашиваю я.
— А не знаю,— машет она рукой.— Куда Господь пошлет.
У Любы сложная и не совсем понятная история жизни. Родом она из Калмыкии, вышла замуж за украинца, жила в Харькове. В Москву перебралась давно — после развода, устроилась сиделкой, присматривала за пожилыми и инвалидами. Потом потеряла документы и оказалась на улице. У нее взрослые сын и дочь, живут в России. Она говорит, что дети не хотят взять ее к себе. Дочь, с которой связывалась Лана Журкина, утверждает, что мать сама не может с ней жить и уходит, не выдержав и трех дней.
Партнеры «Дома друзей» готовы принять Любу в приют для бездомных в Московской области. Там ей придется работать — партнеры считают, что социализировать бездомных можно только через трудотерапию.
— А вы сами хотите туда ехать? — спрашиваю я женщину.
— А мне деваться некуда. Здесь-то был рай, о котором только мечтать. Но все заканчивается.
— А вы сами чего хотите?
Она отодвигает книгу, на которой написано «Библия».
— Ничего не хочу. Было такое — с собой покончить. Но слишком тяжело жизнь прожила, чтобы вот так сатане отдаться.
«Тут дедушка с одной ногой, он замерз, несчастный такой»
Комната напротив — мужская. У окна щуплый мужчина читает книгу. Одна нога у него ампутирована по бедро. На соседней кровати человек помоложе — тоже без ноги, культя чуть ниже колена забинтована свежими бинтами.
— Герман Сергеевич живет у нас полгода, Сергей Борисович — четыре месяца,— рассказывает Лана.— Мы заберем их отсюда в наш реабилитационный центр.
«Дом друзей» получил государственный грант на работу адаптационно-реабилитационного центра в Москве, где бездомные люди, попавшие в трудную ситуацию, получают медицинскую и социальную помощь и учатся самостоятельно жить. Он рассчитан на 30 мест, но свободных коек там уже нет. Из приюта туда смогут перевести только четверых.
Герман родом «из Архангельской губернии», родственников нет. В Москву приехал в 1990 году. «У нас был завод пиломатериалов, товар на экспорт за валюту продавали,—вспоминает он.— Порт морской, суда ходили, загружались. С перестройкой завод закрылся, в порту работы не стало — железной дорогой выгоднее оказалось. Население и стало разъезжаться. Я в Москву подался. Здесь вот подзадержался».
За 30 лет жизни в Москве он так и не обрел постоянного жилья: «По разным местам ночевал — и в хостелах, и у знакомых, и на улице. Пока есть работа, все это не страшно». Когда состарился и лишился ноги, потерял и работу.
В декабре 2021 года девушка-волонтер позвонила Лане Журкиной и рассказала о Германе.
— Она плачет и говорит мне: «Тут дедушка с одной ногой, он замерз, несчастный такой»,— вспоминает Лана.— Привезла его в наш здравпункт на Курском вокзале. Наши медики его осмотрели, провели обследование, разрешили сюда везти. Он тут отогрелся, отъелся. Мы ему пенсию помогли оформить. А недавно мне кто-то из наших говорит: «Герман Сергеевич сказал, что пора на волю». Я к нему: «Куда?» А он: «Никуда, никуда! Хватит, устал!»
Герман 30 лет прожил в Москве — в хостелах, у знакомых или на улице. Сергей остался без работы и крыши над головой после ампутации ноги
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
Герман согласно кивает:
— Да куда уж. В годах я.
Его сосед по комнате Сергей много лет назад ушел из собственной квартиры, где остался его сын.
— Сын устроил притон,— рассказывает он.— Там стало мне просто невозможно.
Как прожить на региональную пенсию
До приюта он жил и работал в московской наркологической больнице №17: «Я там сначала сам лечился, а потом остался волонтером. Пять лет дворником работал, потом стал как санитар — сопровождал больных на процедуры. За это у меня было проживание и питание. Денег мне не надо, пенсия есть у меня. Жили мы в палате — электрик, повар и санитар. Хорошие там условия, и люди хорошие». На хирургический стол он попал из-за тромба: «Заболел палец на ноге, терпел, а потом уже ходить не смог, вызвали скорую, отвезли в Коммунарку. Удалили тромб, через четыре дня выписали, а я ходить все так же не могу. Спрашиваю: куда меня везти? Домой я не могу — там адские условия. В больницу нельзя — я работать не могу. Деньги от пенсии оставались — поехал в гостиницу. Через несколько дней температура поднялась, снова — в Коммунарку. Отрезали треть ступни. Температура не упала. Началось заражение крови. Врач говорит: «Лучше один раз большую операцию, чем каждый день будем отнимать по 5 сантиметров». Отняли всю ногу. Температура упала — и сразу же выписка. Я позвонил в свою наркологическую за помощью. Денег уже нет — деваться некуда. А они вот сюда меня пристроили. У нас в больнице соцработники хорошие, они больным помогают, вот и мне помогли».
Сергей говорит, что в приюте можно было расслабиться: «Люди культурные, везде чисто, еда есть, ночлег тоже. Что еще человеку надо? Жаль, надо выселяться. Куда скажут, туда и пойду. Хоть в реабилитационный центр, хоть в дом престарелых. Я теперь не работник».
Приют для пожилых бездомных людей закроется в конце августа, потому что нечем платить за аренду помещения
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
Ему нужен протез, а для этого необходимо, чтобы рана зажила. «У 80% пациентов ампутируют конечности без формирования культи,— поясняет Лана Журкина.— И, когда рана заживает, нужно еще время, чтобы сформировался нарост под протез. Человеку в таком состоянии нельзя оказаться на улице — он там погибнет. А еще ему надо будет учиться жить без ноги. Люди после ампутации часто забывают, что теперь нужно быть осторожнее: вскакивают, падают, ломают кости, остаются прикованными к кровати. У нас в больницах отлично операции делают, но не учат людей передвигаться на костылях или на коляске».
На протезирование может уйти около года. Это время Сергей сможет жить в реабилитационном центре «Дома друзей». Герману протезирование не показано — слишком короткая культя.
Грант на работу реабилитационного центра у «Дома друзей» на полтора года. Что будет дальше с Германом и Сергеем — неизвестно.
«В реабилитационном центре можно жить короткое время, и на этот период мы можем оформить человеку регистрацию, занимаемся его здоровьем, трудоустройством, восстановлением связей с семьей,— рассказывает Лана.— У каждого человека есть индивидуальный план: в какой период ему надо пойти в МФЦ и подать заявление на восстановление документов, когда прикрепиться к поликлинике. У нас работают психологи и узкие профильные специалисты: травматологи, реабилитологи. В финале этого адаптационно-реабилитационного периода человек либо уезжает из Москвы на родину, либо трудоустраивается здесь с проживанием, либо переходит от нас в другое учреждение. Герман Сергеевич получит там статус инвалида, а дальше будем думать, куда его пристроить».
В приюте, который сейчас закрывается, сроки проживания не были ограничены. Люди жили тут столько, сколько им было нужно.
«Из заброшек вытаскивали практически умирающих, на одеяле»
Лана Журкина начинала работать вместе с Елизаветой Глинкой: ездили по Москве, лечили бездомных.
В 2015 году Лана ушла из фонда «Справедливая помощь», а в 2016-м создала «Дом друзей».
— У нас появилась своя выездная бригада, мы стали выезжать и к одиноким больным старикам домой, и на улицу к бездомным,— рассказывает она.— В команде у нас и врачи, и медсестры, и социальные работники — все с нами работают как волонтеры.
Бригада «Дома друзей» ездила вдоль железных дорог и заброшенных зданий, расспрашивала бездомных, кому нужна медпомощь, обрастала уличными связями и известностью.
— Нас стали звать: «Человеку плохо, придите, надо ему в больничку». Всякое бывало: из заброшек (заброшенных зданий.— “Ъ”) вытаскивали практически умирающих, на одеяле, везли в больницы. Мир бездомных часто невидимый для обычного человека. Бывало, мы попадали в какой-то особый мир: в глухих парковых зонах в палатках годами живут люди. Там есть и инвалиды, и работающие, и смотрящий, их жизнь как-то регулируется, и они друг о друге заботятся, как могут. При этом мы увидели там людей со знанием пяти языков и учеными степенями. Потом мы познакомились с Омари Сергеевичем — он грузин, родился в Абхазии, жил в России в детском доме, последние 20 лет жизни провел без документов, потому что советский паспорт был утерян, а чтобы получить российское гражданство, надо доказать, что до 1992 года ты находился на территории нынешней России. Мы устроили его в хостел, оплачивали ему проживание, питание и помогали восстанавливать документы. Постепенно такие люди стали к нам прибиваться отовсюду — без документов, часто болеющие, порой в терминальной стадии. Некоторые даже не доживали до получения документов.
Лара Журкина создала «Дом друзей» в 2016 году
Фото: Александр Щербак / ТАСС
В 2018 году «Дом друзей» открыл программу «Две жизни» и через два года даже получил на нее президентский грант. Арендовали гостиницу для пожилых бездомных людей, не имеющих документов и часто — больных. Оказывали им медицинскую помощь, обеспечивали проживание на полном пансионе, социальную, юридическую и психологическую поддержку. Когда государственный грант закончился, «Две жизни» начала финансировать фирма—партнер «Дома друзей». В марте этот партнер закрыл свой бизнес в России.
Весной 2020 года, когда началась пандемия и на улице оказалось очень много людей, еще недавно имевших работу и жилье, Лана Журкина благодаря спонсорской помощи ЦУМа арендовала несколько хостелов — за полгода там получили кров 4 тыс. человек.
Большинство из них не стали бездомными, хотя были буквально в шаге от этого. «Мы взяли в аренду шесть хостелов без персонала,— рассказывает Лана.— Всем заведовали жильцы: уборка, дежурство по кухне, обеспечение порядка и дисциплины. Я увидела, что в таких местах все действительно может управляться самими жильцами, и это правильно». Этот проект помощи людям в кризисной ситуации уже закрылся, вместо него появился адаптационно-реабилитационный центр. Приют для стариков «Две жизни» остался, но 30 августа будет закрыт и он.
Фонд «Дом друзей» помогает пожилым людям, оказавшимся на улице
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
— Я бы хотела продолжить этот проект,— говорит Лана.— Нам каждый жилец обходится в 40 тыс. руб. в месяц, и большая часть этих денег — коммерческая аренда. А мы же не бизнес, мы некоммерческая организация.
Сопровождаемое проживание для бездомных стариков — это важная социальная задача, но таких приютов даже в Москве нет.
Все соглашаются, что надо помогать пожилым, но такая помощь должна быть не разовой, а системной: людей нужно водить за руку к врачам, в соцзащиту, в МФЦ. Сейчас все заявки на услуги становятся электронными — пожилой человек не может даже к врачу записаться, его надо этому научить. Ему необходимо рассказать о безопасности: в быту, в обращении с деньгами, в общении с посторонними по телефону. Не все люди хотят жить в домах престарелых и интернатах, многие туда просто не пойдут. Мы бы хотели принимать и маломобильных людей — до сих пор мы не могли их брать, потому что в чужом помещении невозможно переделать все под нужды наших подопечных, это не разрешат собственники. В хостеле дверные проемы узкие, и человека на коляске невозможно даже искупать в душе. Такие приюты должны располагаться в зданиях, которые принадлежат НКО или муниципалитету.
«Приехала, потерялась, растерялась»
Часто пожилые люди оказываются на улице, потому что дома их бьют. Защитить от домашнего насилия стариков некому
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
В кухне за столом двое — хрупкая седая женщина и крепко сложенный мужчина лет 60.
— Здравствуйте, Анна Андреевна, здравствуйте, Сергей Владимирович,— говорит Лана.— Чем подкармливаете Анну Андреевну?
— А? — переспрашивает Сергей, чуть подавшись вперед.
— Опять без слуховых аппаратов?
— Да я только снял,— улыбается Сергей.
Заходит еще один мужчина, Борис.
Сергей и Борис готовят на всех еду. Дежурные моют посуду. В приюте нет поваров, уборщиков — жильцы все делают сами.
В последнее время, когда деньги на приют кончились, стали закупать продукты вскладчину: сдают по 3 тыс. руб. в месяц из своих пенсий или денег, присылаемых родственниками. «В таких местах очень важно, чтобы люди сами готовили, убирали мусор, мыли пол,— говорит Лана.— Тогда атмосфера другая, домашняя, и у каждого есть своя зона ответственности».
Анна ест суп и внимательно нас слушает.
Самая неприятная часть журналистской работы — узнавать о жизни людей без их ведома. Но говорить при Анне о ее жизни нельзя, и меня об этом сразу предупреждают. Молчать о ней тоже невозможно — тысячи людей оказываются в такой ситуации.
— Я увидела Анну Андреевну в одном из отделений центра социальной адаптации в Москве, мы с ними давно сотрудничаем,— рассказывает Лана.— Вижу: стоит божий одуванчик с банкой «Доширака» в руках. «Сказали кипяточку налить и будет супчик». Ей 90 лет. Я уговорила всех, забрали мы ее сюда. Ну нельзя человеку в 90 лет питаться такими «супчиками».
Анна проработала ткачихой 58 лет. Москвичка, имеет квартиру, в которой прописаны два ее внука. С одним из них она долгое время жила. О возвращении домой не хочет слышать: впадает в панику.
— Когда она разрешила нам посмотреть ее медкарту, оказалось, что у нее в прошлом регулярные госпитализации с переломами костей,— продолжает Лана.— Внук ее бил. Сейчас он сидит в тюрьме за наркотики. Младший внук приезжает к ней, Анна Андреевна дает ему деньги, чтобы он платил за коммунальные услуги. Он хотел отдать ей ключи от квартиры, она прямо затряслась: «Не хочу, не пойду». Ей нужен дом и уход. Мы ее заберем в реабилитационный центр. Невозможно кому-то ее передать.
Мы проходим мимо большого санузла — душевые, прачечная зона, сушилки для белья — и спален с закрытыми дверьми к ресепшену, где нас ждет администратор Александр Раскатов. Встречаем элегантную женщину в шляпке и бежевом костюме.
— Валентина Алексеевна, познакомьтесь, это Ольга, журналист. Валентина Алексеевна приехала из зоны боевых действий.
— С Донбасса,— добавляет Валентина.— Алчевск. Луганская область.
— Приехала, потерялась, растерялась,— продолжает Лана.— Теперь она…
— Бомж,— говорит Валентина.
— Теперь она с нами,— заканчивает свою мысль Лана.
Валентина в Москве с апреля. Ее дом в Алчевске разрушен. Жила в пункте временного размещения для беженцев, потом пункт закрыли, а беженцев переселили в другой. Валентина решила ехать в Москву к внучке.
Детей у нее не осталось, внучка оказалась единственным близким человеком. Но принять бабушку она не смогла, а вскоре сама уехала за границу. Валентина несколько дней жила на Казанском вокзале с чемоданом. Говорит, что мечтала умереть. Когда чемодан украли, она даже обрадовалась: без него легче. Ее заметила охранница, расспросила, отвела в VIP-зал переночевать. Утром рассказала о ней начальнику смены, они стали искать адреса, где Валентине могли бы помочь. Отправили ее в «Гражданское содействие» (некоммерческая организация, много лет помогающая беженцам и вынужденным переселенцам, внесена в России в реестр иностранных агентов.— “Ъ”), а там Валентину приняла сотрудница, которая работала волонтером в «Доме друзей».
«Мы ей дали адрес, велели приезжать,— вспоминает Лана.— У нас на двери приюта висит табличка «Закрыто», чтобы по ночам не ломились разные люди. Тут, когда хостел работал, всякое случалось: и драки, и непрошенные гости. Она табличку увидела, села на крыльцо и решила, что никуда больше не пойдет — будет сидеть, пока не замерзнет. Саша (администратор.— “Ъ”) заметил ее и открыл дверь: «Вы Валентина Алексеевна? А мы вас ждем». Она не поверила: «Меня?»
Дежурные готовят на всех еду, моют посуду. В приюте нет поваров, уборщиков — жильцы все делают сами
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
Валентине помогли с документами, скоро ей дадут паспорт, а потом пенсию.
— Я очень благодарна Лане Александровне,— говорит она.— Что со мной было бы без нее, где бы я была — не знаю.
Она заходит в комнату, где Люба читает Библию.
В приюте Валентина очень переживала, что не может участвовать в покупке продуктов — денег у нее не было.
Количество благотворительных пожертвований в марте сократилось вдвое
— Мы договорились, что она помогает: моет посуду и пол в коридоре, а мы ей за это платим,— говорит Лана.— Она до сих пор не верит, что ее не выгонят. Иногда начинает плакать: «Зачем я вам нужна, возитесь со мной, а какой от меня толк?» Боится быть обузой. Ей сложно представить себе, что кто-то для нее что-то делает. Не привык человек. Мы ее тоже заберем в реабилитационный центр — она совсем потерянная. Постараемся как-то устроить.
Через полчаса я снова вижу Валентину — уже без шляпки, в спортивном костюме, она идет на свое дежурство в кухню.
Администратор Александр переживает о жильцах: «Они столько времени тут провели, привыкли друг к другу. Трудно им будет на новом месте».
За полтора года в этом здании нашли последний приют несколько бездомных. Трое умерли здесь, шестерых увезли в хоспис.
— Часто люди приходят уже в таком тяжелом состоянии, что медицина бессильна,— говорит Александр.
— Иногда наши старики говорят: «Мы у вас тут доживаем»,— продолжает Лана.— А мы им отвечаем: «Нет, не доживаете, а проживаете». Но порой случается, что приползают с улицы буквально дожить несколько недель в тепле.
— А сколько на улице умирает? — рассуждает Александр.— Все-таки важно, чтобы у человека был хоть какой-то дом.
Он работает здесь чуть больше года. Музыкант, но возвращаться в профессию не хочет — остался бы тут, если бы приют сохранился. Лана говорит: «Саша оказался настолько на своем месте, что научился сразу определять, задержится человек в приюте или уйдет на улицу».
Я спрашиваю его, куда он пойдет работать,— отвечает: «Я-то не пропаду».
Мы сидим в комнате администратора напротив стойки ресепшена. Дверь в коридор открыта. Мимо нас, приветливо улыбаясь, проходит врач-конголезец — он сам был бездомным, долгое время не мог получить статус беженца, жил в приютах. «Никто не напоминал ему, что он врач и может помогать людям,— вспоминает Лана.— У нас в приюте он появился полгода назад. С большой благодарностью принял предложение работать по профилю: ухаживать за больными, делать перевязки, следить за артериальным давлением проживающих, уровнем сахара. Он уже получил временное разрешение на жительство и кроме приюта работает в адаптационно-реабилитационном центре. Учит русский язык, наверстывает упущенное в медицине».
Павел Давидович получил временное удостоверение личности, в сентябре получит паспорт гражданина РФ и сможет оформить пенсию по возрасту
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
Павел Давидович направляется к выходу — курить. Из кухни доносятся голоса жильцов.
Я наконец понимаю, что меня поразило в этом месте: люди тут выглядят очень домашними, ухоженными. И на общежитие приют совсем не похож — скорее на обычный дом, только большой.
«К нам приезжают и парикмахер, и подолог, и у нас тут хороший соцработник,— рассказывает Лана.— Мы, кстати, на должность соцработника приглашали разных людей — с высшим образованием, с хорошими рекомендациями. Но прижилась у нас только Катя — девчонка, которая сама имеет опыт выживания на улице. Она чувствует людей. Сергея Борисовича тащила на себе по ступенькам, когда его привезли из больницы. Ее тут все обожают».
Чего добиваются люди, ухаживающие за инвалидами и пожилыми людьми
С апреля 2020 года через этот приют прошли 132 человека. «Когда мы открыли приют, у нас не было опыта, да и в мире такой опыт пока не систематизирован,— продолжает Лана.— Методом проб и ошибок мы поняли, что если в приюте поселить до 20 человек, то они будут жить дружно и мирно. Если больше, то чувства дома нет, все распадается. Еще важно не приводить сразу много новеньких. Один в месяц — это нормально. Если больше, то появляются «новенькие» и «старенькие», начинаются конфликты».
Вокруг хостела — жилой квартал. С местными жителями проблемы были только в самом начале: узнав, что в хостеле будут жить бездомные, они обещали пожаловаться в полицию.
— Но мы, когда заселялись, сами нашли участкового, рассказали о себе,— говорит Лана.— У нас такое правило. И тех, кто к нам заселяется, предупреждаем, что сведения о них передадим участковому. Так мы стараемся защитить и себя, и проживающих, и людей, живущих рядом с нами.
Александр говорит, что ни одного конфликта с местными жителями за полтора года тут не было. «В отношении бездомных есть много стереотипов,— резюмируют мои собеседники.— Но, когда люди сталкиваются с нашими клиентами они удивляются: «А что они у вас такие чистые и не пахнут? И не пьют?» Любой человек запачкается и запахнет, если ночевать негде. А алкоголем большинство людей начинает злоупотреблять, уже проведя какое-то время на улице — он и в холод согревает, и от чувства стыда избавляет».
kommersant.ru