|
21.09.2015 Евгений ГОНТМАХЕР: «Из страны изымают будущее»
Экономист Евгений Гонтмахер,
замдиректора Института мировой экономики и международных отношений РАН
и член Комитета гражданских инициатив, рассказал «Новой»
о нарастающем кризисе пенсионной системы, перспективах повышения
пенсионного возраста и месте России в современном мире. Мы боимся
реформ и бездействуем, а потому безвозвратно теряем время и наши
позиции — даже в качестве региональной державы уровня Индии или
Бразилии. Снижение ставки индексации пенсий россиян ради экономии бюджетных
средств уже неизбежно — вопрос только в конкретных цифрах.
— При уровне фактической инфляции
в 11,9% в правительстве спорят: индексировать пенсионные выплаты
на 4,5% или все же на 7%, но при этом вновь изымать
накопительную часть. Чем может быть чреват такой удар по пенсионерам —
все еще важной для власти электоральной группы?
— Уже в этом году происходит
снижение реального содержания пенсий, хотя в феврале была проведена
индексация по уровню инфляции прошлого года — 11,4%. При этом
у пенсионеров инфляция немного «своя». У них другая потребительская
корзина по сравнению с той, по которой рассчитывается
официальная инфляция. В этой корзине, естественно, больше продуктов
питания, причем самых элементарных, выше доля расходов на лекарства.
А рост цен на такие товары и в этом году, и в прошлом
был выше среднего. Корзина Росстата с социальной точки зрения рассчитана
на верхний средний класс: там есть мясные и рыбные деликатесы,
достаточно дорогая одежда, услуги, которыми многие пенсионеры
не пользуются.
Теперь про следующий год. Думаю, что
этот вопрос действительно практически решен — очередная индексация
в начале 2016 года будет проведена по ставке ниже фактической
инфляции. Мы переходим на индексацию по прогнозируемой инфляции. Так
было в конце 90‑х, когда экономика находилась в очень сложной
ситуации. Это, кстати, интересный признак: правительство косвенно признает, что
с точки зрения состояния экономики мы вернулись в те времена. При
этом правительство очень оптимистично смотрит в будущее: в следующем
году нам обещают инфляцию на уровне 7%, в 2017 году —
вообще 4%. Но пока что ситуация развивается в противоположную
сторону.
Среди пенсионеров есть разные группы:
например, работающие люди, которые получают еще и зарплату. Зарплата,
правда, тоже снижается в реальном исчислении, но все-таки эти
пенсионеры имеют дополнительные доходы, ведь жить в России на одну
пенсию, мягко говоря, очень сложно. К этой группе относится где-то треть
всех пенсионеров — у них тоже ухудшаются жизненные стандарты,
но они еще не доходят до того предела, где начинается борьба
за выживание. Кроме того, значительная часть пенсионеров живет
с семьями: в России так сложилось исторически. В США
и Европе поколения живут отдельно, имеют раздельные бюджеты. В России
в силу отсутствия доступного жилья для молодых людей, в силу
культурных традиций все наоборот. Отчасти это смягчает ситуацию. Наибольший
удар придется по одиноким пенсионерам и супружеским парам
пенсионеров — это порядка 15—20% от общего числа пожилых людей.
Нынешние пенсионеры принадлежат
в большинстве своем к первым послевоенным поколениям. У них
выработалась очень стойкая привычка еще с советских времен: всегда ожидать
худшего. Более-менее хорошую жизнь успели почувствовать только молодые
поколения, которые в 90‑е смогли как-то перестроиться, начать бизнес,
а потом в 2000‑е оказались на волне экономического роста. Начал
появляться средний класс. В этой среде люди к стабильному снижению
уровня жизни пока не привыкли. А старшие поколения все помнят
прекрасно, в этом смысле они гораздо гибче реагируют на кризис.
— Сами по себе затянувшиеся дебаты
о судьбе пенсионных накоплений, с некоторых пор и о ставке
индексации — это нормальная конкуренция мнений между ведомствами, имеющими
разные функции, или признак беспомощности власти перед лицом бюджетного
кризиса?
— Это прямое следствие кризиса, который
начался еще в 2008 году. После небольшого восстановительного роста мы
снова идем вниз. Проблема очень простая: наш Пенсионный фонд не сводит
концы с концами без поддержки федерального бюджета. Федеральный трансферт
в ПФ — более триллиона рублей, и он растет каждый год. Для
бюджета это жуткая обуза, особенно с учетом отсутствия экономического
роста.
В 2012—2013 годах стало понятно,
что экономическая модель исчерпана, но реформы проводить никто
не хотел, поэтому перед правительством, я думаю, поставили чисто
прагматическую задачу — немного поджать социальные дотации. Бюджету ведь
плохо, он должен тратить деньги на оборону и прочие важные дела.
Тогда и была придумана эта схема с баллами: формально говоря, через
два-три года ПФ переводится на самофинансирование. Стоимость балла будет
рассчитана исходя из общих поступлений в фонд. Лакомый кусок
в этих условиях — накопительная часть, 6 процентных пунктов
пенсионного взноса, которые выпадают из солидарной части пенсионной
системы, при которой за счет текущих взносов работников делаются выплаты
пенсионерам. Как ни парадоксально, именно в социальном блоке возник
соблазн эту часть изъять. Обычно такие аппетиты исходят от Минфина: именно
он ведь озабочен балансированием бюджета. В данном случае Минфин проявил,
прежде всего, стратегический подход. И когда возникла идея накопительную
часть ликвидировать, как бы окунув ее в текущие расходы ПФ, Минфин
стал сопротивляться. Пока вроде бы его позицию поддерживает как ЦБ
и Минэкономразвития, так и большинство независимых экспертов.
Так что накопительная часть пока
сохраняется, но в федеральном бюджете уже нет денег вообще
ни на что, поэтому снова слышны разговоры о том, чтобы ее
заморозить третий год подряд. В этом смысле Минфин одержал неокончательную
победу, потому что сам факт заморозки очень сильно дискредитирует всю
пенсионную систему. Это означает, что никаких правил игры нет. Люди
1966 года рождения и моложе просто не понимают, что им делать,
поскольку и так уровень доверия пенсионным институтам был низкий.
Но ведь накопления не просто заморожены где-то на счетах —
их уже нет. И эти несколько сотен миллиардов рублей надо будет как-то
возвращать.
Накопительную часть отстояли, видимо,
рассчитывая на экономический рост в 2016 году — тогда еще
были такие прогнозы. Сегодня макроэкономика рубит по идее накопительной
части очень сильно. Последние данные по августу: продолжение спада
производства, мы идем дальше вниз. Теперь даже официальный прогноз обещает рост
ВВП только в 2017 году, и это очень оптимистичный сценарий.
Впрочем, 1—2% экономического роста ровным счетом ничего не меняют.
Минфин попадает в сложное
положение: продление моратория на накопительную часть окончательно
подорвет доверие людей к накопительной системе, и тогда
в социальном блоке снова начнут говорить о целесообразности ее полной
ликвидации. Либо придется формировать государственные обязательства взамен этой
части — например, выпускать облигации, раздавать их людям и говорить,
что через 20 лет деньги будут им возвращены. Как и в истории
с отчислениями на капремонт жилья, судьба этих средств будет
абсолютно непредсказуемой.
Понимаете, нельзя в стране, где нет
нормальных институтов, где экономика абсолютно архаична, взять отдельный сектор
и провести там эффективные реформы.
— Каковы шансы, что к сокращению
индексации пенсий и очередному изъятию накопительной части
в следующем году прибавится еще и повышение пенсионного возраста?
— Со следующего года пенсионный возраст
никто повышать не будет, это очевидно. Минфин просто пробрасывает пробный
шар, еще раз инициируя дискуссию внутри правительственных кругов, хоть
и делает это публично. Но все прекрасно понимают, что повышение
пенсионного возраста требует большой подготовительной работы. Это рано или
поздно в России, конечно, произойдет, но, во‑первых, необходимо
предварительно перестроить систему определения инвалидности. Если повысят
пенсионный возраст, то люди будут просто выходить на инвалидность
по-прежнему в 60 лет (мужчины) и 55 лет (женщины), получая
ту же пенсию. Затем, надо что-то делать с рынком труда, так как
у нас много работающих пенсионеров. Сейчас маленькая пенсия плюс маленькая
зарплата дают возможность хоть еще как-то существовать на пенсии
не в режиме ежедневного выживания. А если мы повышаем пенсионный
возраст и лишаем этих людей пенсии даже на 2—3 года, то мы
просто создаем новую группу бедных. Ну и чисто прагматически:
у той части власти, которая занимается политикой, есть электоральный цикл.
Это выборы в Думу в 2016 году, которые «Единая Россия»
непременно хочет выиграть, и выборы президента в 2018 году,
в которых Владимир Путин, скорее всего, будет принимать участие. Поэтому
решение о начале с 1 января 2016 года повышения пенсионного
возраста — удар власти под дых. Такая мера вызвала бы крайнее
недовольство среди населения.
— Вся новейшая социальная
статистика — от количества бедных россиян до уровня
смертности — выглядит довольно мрачно. Как далеко в прошлое
по качеству жизни будет отброшена Россия?
— Есть понятие «уровень жизни» —
это конкретные параметры доходов и потребления. А есть понятие
«качество жизни» — это немножко другое. Бывает, что все вроде бы
хорошо, а счастья нет. У наших людей интуитивно плохие ожидания
будущего. Вот сейчас за чертой бедности живут уже 16% населения,
но социальных бедствий не видно даже в провинции: голодные люди
по улицам не ходят. Но у подавляющего большинства населения
настрой пессимистичный. Все ожидают ухудшения ситуации, безработица выходит
на первые места среди негативных ожиданий.
Очень тревожный синдром — это
деградация населения. Когда люди начинают сами себя ограничивать в своих
претензиях на эту жизнь, то они фактически перестают себя уважать.
Да, будут ходить в ватнике, картошкой с водкой питаться, да
и черт с ним. Это такая форма маргинализации, которая очень сильно
распространена в России, особенно в провинции. Эти люди точно никуда
не пойдут. Если кто-то вдруг начнет громить все вокруг, то они
в крайнем случае побегут в магазины вытаскивать еду, но кто-то
ведь должен первый начать. Но деградация, снижение качества жизни —
изъятие будущего из нашей страны.
— Какие варианты действий есть
у власти? Перед прогрессивными реформами она испытывает патологический
страх. С другой стороны, реакционный сценарий, «глазьевщина»
с государственным регулированием цен и тотальной изоляцией, пока что
«не соответствует официальной позиции Кремля»…
— Власть боится любых реформ —
и глазьевских, и условно либеральных. Реформы — это риски. Начав
их, ты всегда входишь в некое море неопределенности. И чтобы
в этом море пройти между рифами, нужен достаточно большой профессионализм,
которого у нашего государства нет. Ведь маргинализация людей,
о которой я говорил, происходит не только в народе,
но и во власти. Сейчас даже на федеральном уровне качество
госуправления — ниже плинтуса. Я уже не говорю про воровство,
коррупцию — это само собой.
Возьмите, например, переход
на однолетний федеральный бюджет. Люди ведь просто расписались
в своей беспомощности: они не могут управлять экономическими
процессами, не могут влиять на них. Они могут только влезть внутрь,
схватить три копейки и вылезти обратно. Власть будет до последнего
консервировать ситуацию, опираясь на очень большой потенциал терпения
людей. Ситуацию может изменить только какой-то форс-мажор.
— Если не случится форс-мажор, мы
увидим неспешный транзит России в ряды стран-аутсайдеров?
— Сегодня в мире есть три
сверхдержавы: США, Китай и Евросоюз. Они имеют глобальные интересы
и могут влиять на события в любой точке мира. Есть региональные
державы: Индия, Бразилия, Нигерия, Индонезия, Япония, пока еще Россия. Есть
страны более низкого, третьего уровня: например, Аргентина, Венесуэла, Египет.
Несмотря на свой размер и потенциал, они находятся
в перманентном социально-экономическом кризисе, не имея
сколько-нибудь серьезного влияния даже на развитие событий в своем
регионе. Есть еще failed-state вроде Сомали или Сирии, где государства нет
вообще. Мы рискуем вылететь на третий уровень, а потом, если так
пойдет, то и ниже. Единственное, что нас пока удерживает
в нынешнем статусе, — ядерное оружие, право вето в Совбезе ООН. Но процесс
спуска вниз в мировой иерархии все равно идет, и пока прогноз
негативный. Даже не с точки зрения цифровых параметров,
а с точки зрения качества жизни, качества человеческого капитала.
Такая ситуация требует системных,
глубинных изменений. Не уверен, что сейчас для этого в стране есть
ресурсы. Народ безмолвствует, все ложится на элиты. Но и там
люди заинтересованы прежде всего в том, чтобы и дальше продолжать
контролировать финансовые потоки. Это очень тяжелая историческая ловушка,
выхода из которой я пока что не вижу.
novayagazeta.ru
|